читать дальше
Пустынный песчаный берег, серая галька у кромки воды, шелест мёртвого ветра пролетающего, нет, ползущего над поверхностью... Воды…?
Это вода?
Нет, это не вода, это – труп воды, её разлагающиеся останки.
Я стою на берегу.
Я смотрю на воду (труп воды).
Ветер шелестит мёртво. Ни ряби, ни плеска бывшей когда-то воды не слышно. Она мертва.
Мёртвые всегда молчат.
Я молчу.
Я мёртв?
Да.
Да, я мёртв.
Сейчас я мёртв.
Я смотрю по сторонам и на горизонт. Горизонт не мёртв.
Горизонт не жив.
Он вне жизни и смерти. Вне.
Это океан из другого мира.
Может, моего мёртвого мира.
А может, и не моего.
Я смотрю.
Я жду.
Чего….
И серое небо молчит и смотрит сверху мёртвым взглядом. Даже небо над ним умерло.
Я смотрю.
По мёртвому морю приближается лодка. Лодка тоже не мёртвая и не живая. Она выплывает прямо из горизонта, раздвинув его плоть словно занавес, и движется ко мне.
Я смотрю.
Лодка плывёт.
Гребцы в ней все мёртвые.
Это странно. На носу стоит Харон.
Харон.
Хар он.
Он стоит и не смотрит на меня, но я чувствую его пристальное внимание и его взгляд, которым он не смотрит на меня.
Я смотрю и не боюсь – мёртвые не боятся.
Это Стикс? (Это не Стикс, ты знаешь: Стикс – река, а это – море).
Это Стикс если это Харон?
Лодка приближается, и я понимаю, что должен идти навстречу. Я вступаю в труп воды и иду.
Меня обнимает холод и кажется, что ноги оплетают черви поедающие то, что раньше было водой. Но так только кажется – червей здесь нет. Это - мёртвая вода.
Лодка останавливается рядом и Харон смотрит на меня сверху вниз. Харон, как и лодка не мёртв и не жив, но глаза у него мёртвые.
Я стою по пояс в воде, но одежда на мне не намокла: я чувствую только холод.
Харон смотрит сверху вниз, и я знаю, что мне нужно подняться в лодку.
Я поднимаюсь.
Лодка плывёт обратно к горизонту.
Под трупом воды видно дно. Пустое и мёртвое.
Мелко.
Харон стоит на корме, которой теперь стал нос, и смотрит на меня. Чтобы я не ушёл.
Я не уйду.
Уйти нельзя.
Некуда.
Но можно выйти.
Я выхожу.
Гребцы сразу перестают грести и тупо глядят в пространство, подняв вёсла с которых не капают капли бывшей воды.
Харон смотрит на меня и взгляд его пуст: он знает, что я не могу уйти.
Но он не знает, что когда нельзя уйти, можно выйти.
Я вышел.
Я сделал это.
Я, при жизни скучный и неинтересный, рыхлый и покорный, ни разу никого не удививший за долгие годы того, что я привык считать жизнью вдруг вышел из лодки везущей меня неизвестно куда (в царство мёртвых, ты же знаешь) и, схватив её за борт, опрокинул.
Без цели.
Просто.
Для того чтобы что-то сделать.
Если я ничего не сделал за всю свою жизнь, то нужно же сделать хоть что-то в смерти?!
То, что было трупом воды не плеснуло, не качнулось волной, и я понял, что это было бесполезно и всё равно я был доволен тем, что сделал, наконец, хоть что-то.
И моё удовольствие перешло в радость, а затем в торжество, когда я увидел изумление в мёртвых глазах Харона.
Он барахтался в том, чем стала вода, и не мог стать ногами на дно.
Он выронил своё весло которым он всё равно никогда не грёб, а его мертвецы повисли в мёртвой жиже, словно нелепые рыбины и я засмеялся…
Я смеялся над нелепостью изумлённо раскрытого беззубого рта кормчего, над неуклюжестью рыбин-мертвецов, над тем как бессильна была смерть на самом деле.
Я схватил весло и одной рукой поднял огромную лодку так, чтобы из неё вылилась вода, а потом я положил её на воду (о, я стал могуч) и влез в неё один. Харон с мёртвыми глазами вцепился было в борт, но я не глядя, отмахнулся от него веслом, словно от назойливой мухи и он отлетел в сторону на целую бесконечность и я вдруг подумал, что я не стал могучим, а всегда был таким, но почему-то предпочитал этого не знать и быть слабым.
Я пока не знал, куда стоит плыть, да и грести я собирался впервые в жизни… и в смерти.
Сзади Харон протянул ко мне костлявые руки и в голове зазвучал его голос, уже не грозный и неумолимый, а несчастный и испуганно умоляющий остановиться и обернуться. Я не обернулся.
Я погрузил весло в воду и поплыл к горизонту.
Неторопливо и спокойно