Вчера работал в Шилово, до трёх дня было только два вызова и пока девочка учила оперативку, а водитель смотрел
какие-то очередные невыносимые ментовские войны, я успел посмотреть на плеере фильм "Письма мёртвого человека".
А так как кроме беззаботной "теории большого взрыва" я давно ничего не смотрю, не считая "Хоббита", посмотренного 8го числа, то от
серьёзных фильмов я отвык.
Вот по сравнению с хоббитом и ощутился разительный контраст: цветное, но пустое и чёрно-белое, но полное смысла; развлекательно-бестолковое и исполненное боли и страха; пустое, как современная семиклассница и преисполненное рефлексии; продукт не способного думать о завтрашнем дне и рождённое теми, кто не был уверен в том, что завтрашний день вообще наступит; помпезное, но картонное, как американский шоколад и горькое, но живое и настоящее.
И всё-таки им, поставленным в жёсткие рамки советской цензурой, было проще чем нам. И дело не в том, что тогда, будучи "угнетены" они снимали фильмы заставляющие думать, чувствовать и переживать, а сейчас не снимают вообще ничего (а те кто снимает, пусть бы лучше не снимали). Дело в другом.
Дело в том, что мир которого так боялись они и о котором снят этот фильм, для нас уже наступает.
Они боялись в нём очутиться, а мы вступаем в него с неотвратимостью ледника, "растушего" вниз с горы: глазом не заметишь, но и не остановишь никак.
какие-то очередные невыносимые ментовские войны, я успел посмотреть на плеере фильм "Письма мёртвого человека".
А так как кроме беззаботной "теории большого взрыва" я давно ничего не смотрю, не считая "Хоббита", посмотренного 8го числа, то от
серьёзных фильмов я отвык.
Вот по сравнению с хоббитом и ощутился разительный контраст: цветное, но пустое и чёрно-белое, но полное смысла; развлекательно-бестолковое и исполненное боли и страха; пустое, как современная семиклассница и преисполненное рефлексии; продукт не способного думать о завтрашнем дне и рождённое теми, кто не был уверен в том, что завтрашний день вообще наступит; помпезное, но картонное, как американский шоколад и горькое, но живое и настоящее.
И всё-таки им, поставленным в жёсткие рамки советской цензурой, было проще чем нам. И дело не в том, что тогда, будучи "угнетены" они снимали фильмы заставляющие думать, чувствовать и переживать, а сейчас не снимают вообще ничего (а те кто снимает, пусть бы лучше не снимали). Дело в другом.
Дело в том, что мир которого так боялись они и о котором снят этот фильм, для нас уже наступает.
Они боялись в нём очутиться, а мы вступаем в него с неотвратимостью ледника, "растушего" вниз с горы: глазом не заметишь, но и не остановишь никак.
